Зимний вечер запрещал Графу разуваться, кутал Графиню в теплую шаль и диктовал темы для разговора.

— Ну отчего же сразу скотство, голубушка? – вещал Граф. – Мордобой, душечка, это скорей традиция. Это выплеск эмоций с минимальным ущербом. Помесь молодецкой удали с мудростью предков, если хотите.

— Где ж минимальной-то? – удивлялась Графиня. – Давеча купцу Митрофанову в драке такое сотворили, что теперича кухарка бегает — на ухо его глядит, перед тем как пельмени лепить. Чистый пельмень заместо уха теперь у него. Уж и не знаю как он слышит через него.

— Так это он сам. Его тогда останавливали, останавливали, а он все равно пытался объяснить грузчикам, что быдло они и животные бессловесные, а не достойные мужи. Поначалу затейливо объяснял – без мата почти. А уж потом упростил для доходчивости. А сам же грузчикам за день до того жалованье выплатил. Нет чтоб обождать пока пропьют все. – хихикнул Граф.

— А вы там были что ли, вашсиятельство? – спросила Графиня. – В подробностях знаете прям.

— А как же, радость моя? – кивнул Граф. – Трактир же. Где ж мне зимой еще быть-то? Опять же Митрофанов доволен. Минимально отделался. Не будь драки – кто б его уважал-то?

— То есть надо битым быть всеобязательно, чтоб уважение снискать? – спросила Графиня и сжала кулаки на всякий случай.

— Вы, матушка, не путайте! – затараторил Граф испуганно. – Дамой битым бить – оскорбительно крайне. А четырьмя здоровенными мужиками – другой коленкор. И отделаться при этом всего ухом одним – это ж геройство вообще. А ну как не побили бы его мужики? А ну как просто не прислушались? Или, допустим, дураком бы обозвали? Понимать надо.

— Вы, Граф, сейчас логичны, как песни о отвращении к музыке. – фыркнула Графиня. – Чем плохо небитым-то быть?

— Ну как же? Неужто в самом деле не понимаете? – удивился Граф. – Обзовут его дураком, к примеру. Неужто дураком быть лучше, чем в драке против четверых выстоять? Ну или даже не обзовут если. Просто проманкируют купца Митрофанова грузчики. Скажут – какое же ничтожество, этот Митрофанов! На него, скажут, даже пьяные грузчики не обижаются. Не прислушиваются к нему его же наемные рабочие. А так побили его – сплошь ему выгоды, купцу-то. Грузчикам можно платить меньше. Опять же весь город к нему в лавку бегает – на ухо поглядеть. На ухо полюбуются, скажут «Вот же изверги какие, грузчики эти.» и купят чего-нибудь. И сочувствие человеку, материальные прибыли и работники перед ним вину свою чуют – стараются сильнее. И пельмени у него теперь в доме правильной формы лепят. Сплошь прибыли с этим мордобоем.

Граф закурил и начал пускать кольца в потолок.

— Шли б вы на крыльцо дымить! – проворчала Графиня. – Провоняло же все.

— Вы, матушка, сейчас несусветное предлагаете. – спокойно ответил Граф. – Зима же. Зимой выходить – это одеваться надобно. А уж если оделся, да вышел – в трактир идти надо. Чтоб два раза не одеваться зря. А мне просто покурить хочется. С вами вот побеседовать хочется. А не в трактир вовсе. Может в этой стране дворянин хоть раз не хотеть выпить?

— Господи! – всплеснула руками Графиня. – Что произошло-то? Вы скрываете от меня что-то! Вы в последний раз в трактир не хотели в аккурат перед арестом. Сейчас-то что? Вы убили кого-то?

— Душечка, что за недоверие такое? – Граф смотрел куда-то в пол и оправдывался. – Ничего такого не было. Просто был я уже в трактире сегодня. И понял там, что сидеть в трактире – недостойно думающего человека. Так бездарно проводить свое время. Я подумал, что в жизни дворянина должно быть что-то более возвышенное, чем обычное пьянство с недостойными людьми. Разговоры с Вами, например. Или просто сидеть и думать о чем-то. О Родине, например. Или о Любви. Или о…

— Или о уважении к старшим! – прокричали за дверью.

Граф подскочил к двери и навалился на нее, не давай открыться.

— Вы с ума сошли, Граф! – закричала испуганно Графиня. – Немедленно впустите Папеньку! Что вы делаете?!

— Пусть Папенька проспится сперва! – пыхтел Граф в борьбе с дверью. – Пьянь какая-то, а не тесть, честное слово. Выгоды своей не понимает совсем. Все ж для него делается, а он…

— Убью! – бушевал Папенька за дверью. – Единокровного тестя по сусалам бить ни за что! За справедливую критику! В трактире! Поганец!

— А поделом! – кричал Граф. – Поделом! Будете знать, патриарх, как зятя в незнании Плутарха попрекать при людях! Плутарха ему подавай в трактире! Интеллигент вшивый! А еще монокль надел! Плутарха, дескать, только быдло не читало. Библиофил-фанатик!

— Да я ж не о вас вовсе говорил! – орал Папенька. – Кто ж знал, что вы не читали?! Сразу надо по сусалам бить что ли? Выходи, гад!

— Впустите его, Граф! – закричала Графиня. – Немедленно!

— Я впущу, ладно. Только если он опять обзываться начнет, или в драку полезет…

Дверь отворилась и в комнату ворвался мощный перегар. Уже после него, сверкая новеньким фингалом, вошел Папенька.

— Попался! – прошипел Папенька и пошел на Графа.

— Не здесь! – сказал Граф. – Не при дочери вашей. Идемте на улицу! Я только накину что-то.

— Прекратите это немедленно! – закричала Графиня. – Это позор!

— Цыц! – гаркнул Папенька. – Это мужской разговор. Цыц!

Они вышли на улицу, как по команде закурили и начали напряженно молчать друг на друга.

— Ну что там…- не выдержал напряжения Граф. – Не сильно я Вас?

— Ерунда. – потрогал свой глаз Папенька. – Пройдет. Сам виноват, наверное. Надо ж было мне про Плутарха вспомнить…

— Нет-нет. – возразил Граф. – Моя вина целиком. Не разглядел просто в дыму кто это говорит. Думал – Ванька-лавочник на меня, на Графа, бочку катит. Голоса похожи. Ну и влепил не глядя.

— Знатно влепил. – еще раз потрогал глаз Папенька. – А все Плутарх виноват. Подумать только – мертвый грек, а сколько неприятностей из-за него.

— Вы ж простите великодушно. – попросил Граф. – Хотите – на колени встану?

— Да пустое! – отмахнулся Папенька. – Давно простил уж. Столько сочувствия ко мне было. Трактирщик говядины на глаз притащил. Водки нанесли – несметно. Все и выпить не смог. Может, вернемся, а? Там еще – ого сколько есть. И денег у меня вроде…

— Конечно пойдем! – кивнул Граф. – Не зря ж одевался. А я ей говорил – сплошь прибыли от мордобоя. А она спорит, спорит… А чего спорит?

— Женщины… – пожал плечами Папенька. – Логики у них никакой.

И они пошли к трактиру.

— Кто бы сомневался-то… – хихикнула Графиня, отходя от окошка. — Плутарх… Плутарха-то отродясь в доме не было.

Оригинал этой записи находится на Frumich.com