Пастораль. Осень — сон души

Осень медленно вступала в свои права – желтые листья на дорожках бесили дворника, крепостные от безделья били друг другу морды у полных закромов, графиня вздыхала с мощностью в шестьдесят децибел над учетной книгой. Граф молча курил, стараясь выпустить кольцо дыма так, чтоб молодая луна, в какой-то момент, оказалась точно в центре дымового кольца.

— Вы бы, Ваше Сиятельство, поговорили со мной, что ли? – прервала идиллию графиня. – А то у меня, еже-ей, от этих расчетов рентабельности сельхозпродукции вот-вот депрессия случится и последующий припадок ярости. Первый же и пострадаете, между прочим.

— Нерентабельным нонче производство получается? – осведомился граф. – А многие, между прочим, предупреждали в начале сезона.

— Умеете же вы, расточитель моих нервов, тему неудачно выбрать. – неодобрительно цыкнула зубом графиня. – Я тут, между прочим, балансирую на грани своего душевного спокойствия. И уже даже думаю, как бы вам помягче сказать, что хомут на моей шее был бы легче, чем ваше там пребывание.

Граф с опаской посмотрел на графиню и сменил тему:
— Осень, промеж тем наступила, ма шер ами. Осень, как водится сон души. Тогда как зима – летаргия ейная.

— Не разговаривайте со мной моими же записями из дневника, подлец! – рыкнула графиня. – Сунули таки нос, проныра! У вас из имущества тут ничего своего нет – так хоть мнение свое должно быть или нет?

— У меня убеждения свои есть. – оскорбился граф. – С убеждениями-то, мнения мне и даром не надо.

— Во как. – удивилась графиня. – Это, например, как?

— Это как, например, с верой. – граф проводил взглядом дымовое кольцо и пустился в рассуждения. – Ежели, скажем, я убежден, что Бог есть, то и мнений у меня никаких на эту тему быть не может. И за вопрос, например, «А какое ваше мнение на тему Бог есть или нет? » я запросто могу в харю заехать.

— А ежели не убежден?

— А ежели не убежден, то могу мямлить там всякое «Я думаю, что скорее есть, потому как все сущее вокруг не могло появиться из ниоткуда, хотя, конечно, и катится ко всем чертям и пропасти небытия». – граф так ловко скопировал вечновыпившего сельского попа, что графиня затрясло в беззвучном хохоте.

— Вы кощунствуете, друг мой. – сквозь смех, для порядка, заметила графиня.

— Ни в коем разе. Ибо все что я практикую, все что я говорю и думаю – суть эмпирическое знание, полученное мною путем проб и ошибок. – граф поправил воображаемые очки. — Посему, высказывания и методы мои улучшаются от раза к разу, ибо скорректированы они опытом моим и поколений.

— Лекарь Голощапин! – безошибочно угадала графиня и вновь прыснула со смеху. – Он на заре практики папенькины запои морфином лечить пытался. Папенька, конечно, в полнейшем восторге был, а вот маменька дохтура борзыми травить начала на вторую неделю лечения.

— Хорошие были времена. – мечтательно протянул появившийся буквально из ниоткуда папенька.-Ни чета нынешним. Тогда, кстати, дщерь, рентабельность не постфактум считали, а недокормом косарей превентивно создавали. Простое, но девственное решение.

— Действенное. – поморщившись поправила графиня. – Вечно вы ляпаете невпопад.

— А я чего? Я ничего. – начал оправдываться папенька. — Я говорю – осень, промеж тем, наступила. Осень, между прочим – сон души. А зима, не побоюсь вас удивить, — летаргия ейная.

— Вот вы влипли, патриарх! – негромко произнес граф, наблюдая как набирает воздуха графиня. – Говорил вам – не подавайте виду, что читали мы с вами дневничишко девичий.

— Ага. Я влип. – наблюдая как краснеет от ярости белок глаз графини, парировал папенька. – Теперича, как стало ясно, что мы это вдвоем вслух читали – отношения испортятся как у Отчизны с турками.

— Это да. Это я не подумал чего-то. – сказал граф, с опаской следя за графиней. – А что это с ней такое сейчас происходит, отец нашей опасности? Я такого и не видел никогда.

— Это она, мой потенциальный собрат по увечьям, в поисках чего-то тяжелого оглядывается. – со знанием дела сообщил папенька. – Вылитая мать прям вот сейчас. Та же осанка, те же ноздри, то же рычание на низких частотах.

— Как же, как же. Слышу. Примерно как те звуки, что соответствуют состоянию, что она называет бабочками внизу живота, но на полтона ниже. – выпалил граф и тут же понял, что сболтнул лишнего.

— Ох и болван вы, вашсиятельство. – ахнул папенька. – Ну, вот про потайной-то дневник не нужно было намекать. У нее ж теперь два пути – либо нас изничтожить, либо нас изничтожить с особой жестокостью.

— А то, что вы прямо сейчас опять недвусмысленно сказали, что мы и ту тетрадку оба-вдвоем читали – это, по-вашему, совсем ничего? – вскочил граф и начал отступать к краю веранды.

— Душечка, ты, главное, не волнуйся. – начал успокаивать папенька. – Мы ж ведь не чужие, чай.

— Падре, вы бы передвинулись к выходу и вещали оттуда. – посоветовал граф. – Я-то сбегу в случае чего, а вы в годах. Выскочить не успеете и мне потом вас будет крайне не хватать.

— Так вот, птичка вы наша. – продолжил папенька увещевать графиню отступая к выходу с веранды. – Мы же ведь это не посмеяться абы, а исключительно из литературного голода. Читать-то в доме нечего совсем.

— А ведь просили купить библиотеку купца Самохвайлова в прошлом году, между прочим. – подал голос граф. – Так ведь не оказалось тогда свободных денег.

— Вот-вот. – закивал папенька. – А у нас, как у интеллигентов, потребность в печатном слове. Вот и читаем всякую дрянь, что в доме обнаружится.

Графиня встала с кресла и попыталась испепелить мужчин взглядом.

— По-моему, она синеет уже. – озабоченно сказал граф.

— Да нет. Просто вечереет уже. – возразил папенька. – Свет так ложится. Осенью-то вечереет раньше.

— Да, да. – сказал камердинер Петр, выходя из дому. – Осень-то – это сон души. Тогда как зима….

— Бежим! – крикнул граф в панике и побежал в осенние сумерки.

— Ужин на нас не накрывай, Петр! – откуда-то от ворот прокричал папенька. – В трактире поедим.

Петр изумленно проводил взглядом обе тени.
— А вы, барыня, есть будете? – обратился Петр к графине. – Бабочек-то подкармливать иногда надо.