Орлик

Лошадь последний раз шумно выдохнула, дернула копытом и затихла. Люца подошел к животному, внимательно осмотрел его, стянул шляпу с головы и торжественно произнес:
— Все. Орлика у нас нету.
— Как нету? – сказала Паша — толстая, вздорная и очень глупая жена Люцы. – Вот же лежит конь! Что ты придумываешь всякую ерунду? Как тебе не стыдно?
— Это бывший конь. Умер Орлик. – скорбно ответил Люца.
— Вай! Вайвайвай. – завыла Паша. – Как же мы теперь будем? Айайайай. Умеееееер.
— Умер! – кивнул дед Савушка и снял шляпу.
— Ничего себе! – удивилась семья. – Дед проснулся.

Семье было отчего удивляться. Последние десять лет никто не видел Савушку бодрствующим. Он вечно спал. Он посасывал трубку, ел, стоял, сидел, переставлял ноги, но все это делал не просыпаясь и не открывая глаз. Сыновья Люцы, сорванцы Коська и Ваша семи и трех лет от роду соответственно, для смеха не раз хотели написать на спине и шляпе деда пару неприличных слов и даже запаслись для этого куском извести, но потом решили отложить эту смешную шутку до времен, пока не овладеют умением писать хотя бы неприличные слова.

— Не проснулся, – покачал головой Люца. – Это он во сне говорит. Ты зачем сказала слово «умер»? Видишь, он шляпу снял. Теперь не наденет, пока в нее пару монеток не положить.
— Отец умер, документы сгорели, дом сгорел, нужна операция, – забубнил Савушка, держа шляпу в руках.
— Возьми, добрый человек! – сказал Коська и кинул в шляпу камешек.
— Спасибо, спасибо, – поклонился Савушка. – Чтоб у тебя из почек такой вышел!
— На, папа, – кинул монетку в шляпу Люца.
Савушка ловко надел шляпу и запыхтел трубкой.
— Ишь ты, – восхитилась Паша. – Зарабатывает, даже когда спит. Не то что сын его.
— И слава небесам, что спит, – сказала старшая дочь Люцы Зоя – Одной беды нам предостаточно. Не хватало еще дедушку разбудить. Тогда точно всем тошно станет.
— Тебе-то уж точно, – сказал Люца, глядя на круглый живот дочери. – Как поймет, что мужа твоего в природе не существует… Как догадается, что отец твоего ребенка неизвестен даже тебе – тут-то тебе и хана. Убьет на месте. К гадалке не ходи.
— Мама! Он опять! – глаза Зои наполнились слезами. – Он мне к тебе ходить не разрешает.
— А как ты хотел?! – закричала негодующе на Люцу Паша. – У нее отец – пьяница! И голодранец! Кто ребенка в жены возьмет?! У нее нету ничего! Ей одеть нечего! А когда девушка голая ходит – как она может не забеременеть?! А?! Что ты на нее кричишь, безлошадный?! У него семью везти не на чем, а он дочери мораль читает. Тьфуй!

Люца по привычке не слышал крика супруги. Он знал, что цыганские жены кричат больше по обычаю, чем по существу. Но слово «безлошадный» больно припечатало Люцу. Он без-ло-шад-ный! У него кибитка с нехитрым скарбом, вечно спящий отец, беременная дочь, двое сыновей и супруга с необъятным, как степь, задом. И ни одной живой лошади.

«Хоть сам впрягайся в кибитку», — подумал Люца и вдруг понял, что это и есть единственное решение. Он надел на себя хомут и попробовал сдвинуть кибитку. Кибитка поддалась неожиданно легко.

— Пошли, табор! – сказал Люца. – Папка у вас еще – ого-го какой жеребец! И хозяйственный! У него всегда кибитка смазана, как положено. Легкая, как пушинка! Потому что колеса как положено смазаны!
— Потому что у нас имущества – не больше трех килограм! – поддела пораженная мужеством супруга Паша. – Ты действительно потащишь все на себе?
— Я пешком не пойду! – сказала Зоя. – Я от пеших прогулок запросто родить могу. В поле прямо. Оставляйте меня здесь лучше. Я вас потом догоню. С ребенком.
— Садись в кибитку, золотце мое! Папа потащит и тебя. Ему не тяжело, – разрешила Паша и добавила шепотом для Люцы. — Если мы оставим ее тут, она нас догонит не с одним ребенком, а с целым выводком. Пусть лучше в кибитке едет.
— Пусть, – пожал плечами Люца. – Садись в кибитку.
— Папа у нас сильный!! – закричали радостно Ваша и Коська. – Папа не только Зою, папка может всех детей потащить! Правда, папка?!
— Залезайте, – буркнул Люца. – И деда Савушку возьмите. Он все легче своей трубки весит.
— Давай оставим его? – жарко задышала в ухо Паша – Как раз тот редкий случай, когда можно его оставить. Тебя никто не осудит! Никто!
— С ума сошла, женщина?! – закричал Люца. – Это же отец мой! Он меня на плечах до десяти лет таскал, если я уставал идти! Семья!! Семья – вот что главное! С ума сошла!
— Все, все! Не ори! – примирительно сказала Паша. – Пусть все садятся и едут. А я сзади подталкивать буду. Я ведь жена твоя!
— На тебе пахать можно! – с чувством воскликнул Люца.
Комплимент получился неудачным даже по цыганским меркам. Паша обиженно засопела и сказала:
— Дай ручку, красавец. Погадаю тебе. Всю правду скажу.
— Знаю, знаю. – поднял руки Люца. – Умру в нищете послезавтра от голода по дороге в казенный дом. Пошли уже, а? Стемнеет скоро.

И они пошли. Люца шел, увязая по щиколотку в дорожной пыли, позади поскрипывала кибитка и Пашины суставы.
«Теплая, наверное, — думал Люца про пыль. – В детстве по такой босиком ходил. Идешь, а нога в теплую пыль опускается. А если топнуть сильнее – фонтанчиками между пальцев выбрызгивает. А если пробежаться по ней – сзади пыль поднимается и мат тех, кто сзади, идет. Чихают и матерятся. Как там отец кричал – чтоб тебе столько детей иметь сколько раз я тебе по шее дам. И все пылили перед тобой! Смешно было… А еще – чтоб тебя паровоз с иконами задавил!»
— Паша! – закричал Люца. – Чтоб тебя паровоз с иконами задавил! Почему мне так тяжело стало!
— Тут в горку просто! – бодро откликнулась Паша. – Не останавливайся, крепыш! А то потом трудно будет трогаться.

«В горку, наверное, — думал Люца. – Вот ведь штука какая. Вроде и незаметно, а как тяжело стало. Бедный Орлик. А какой конь был, а… Как стрела летел. А я его за шею обнимал. Снизу трава как полоса зеленая, а грива в лицо так… А когда буянить начинал – всхрапывал, зубами схватить пытался, копытом двинуть. А я на него – тпррру, задрыга! Чтоб тебе хлеба с солью по ошибке вместо рта с другой стороны запихнули!»…
— Паша! Чтоб тебе хлеба с солью в одно место! – закричал Люца. – Ты что там храпишь, задрыга?!
— Тихо ты. Детей разбудишь, – сонно ответила Паша. – Я тут. Толкаю. Не останавливайся, крепыш!

Люца остановился, вынул из хомута голову и посмотрел назад. Верная супруга мирно спала в кибитке, дыша полной своей грудью и изредка всхрапывая.
«Всхрапывает, как Орлик. Когда еще живой был», — умильно подумал Люца, но для порядка сказал:
— Могла бы и сказать, что в кибитку лезешь. Мне же тяжело. Хочешь, чтоб я умер?!
— Сын умер, дом сгорел, коня убили, подайте на коня кто сколько может, – забормотал в кибитке Савушка.
— На, папа, – кинул в шляпу монетку Люца. – Спи себе.
— Спасибо, сынок, – пробормотал папа из кибитки.

Люца лег в траве у дороги, раскинув руки, и принялся разглядывать звезды.
«Ишь, как ночь опустилась быстро. Как будто кто-то кептарь на солнце накинул. И звезды. Как будто господь бог белую крупу рассыпал на черном полу. Или крошки. Крошки – они разные по размеру. Большие и маленькие. А я их в ладонь собирал и Орлику выносил. А тот во дворе стреноженный стоял и как будто не спал никогда, а всегда крошек ждал. С ладони подбирает а сам всхрапывает и фыркает потихоньку. Как Паша во сне. Всхрапывает и фыркает. Она ведь не только на лицо лошадь, наверное. А красивая была когда-то. Как Орлик. Умер который… Я теперь сам себе Орлик, наверное… И в небо потихонечку падаю. Или звезды падают на меня…»
— Иииигогоо, – послушалось тихое ржание.
— Не может быть! – проснулся Люца. – Паша, ты совсем уже что ли?
— Я толкаю, толкаю! – отозвалась Паша. – Не останавливайся только. Я тут.
Люца подошел к кибитке. Паша спала, сидя, на ноге ее примостил голову Савушка, посасывающий погасшую трубку в ночном режиме. Дети лежали на полу кибитки и мирно сопели.
— Фхррр, – всхрапнули где-то и заржали тоненько – Иииигого.
— Мать честная! Это же не Паша, – всплеснул руками Люца. – Это же конь! Настоящий! Где-то же есть он. Где-то там.

И Люца пошел куда-то туда на фыркание и ржание. Шел, не таясь, покуривая трубочку.
«А чего мне таиться? — думал Люца. – Я же только посмотреть иду. Или вообще мимо. Откуда они знают, куда я иду? Поймают и скажут: «Агааа! Коня воровать идешь, цыган?» А я скажу: «Как вам не стыдно? Если цыган ночью идет, не таясь, с трубкой – так он сразу коня воровать идет?» Вот так я им скажу. Если увидят и спросят. Им всем стыдно будет. А я им скажу: «Я вольный цыган. Хожу, трубку курю. Гуляю где хочу. Луна светит как фонарь – чего бы не погулять? Мне завтра на работу не надо – могу ночь напролет гулять. Все видно как днем».

— Баммм! — ударило что-то Люцу по голове.
— Как вам не стыдно?! – на всякий случай закричал Люца. – Я просто посмотреть иду! А вы бьете сразу!
Ветка дерева, об которую Люца ударился головой, издевательски молчала.
— И не стыдно тебе? — погладил Люца кору дерева. – Некого тебе разве бить, кроме цыгана безлошадного? Богатых бей лучше. У них головы больше и болят меньше.
«А, наверное, правильно меня веткой ударило, — думал Люца. – Если ты цыган и ночью идешь на коня смотреть – на всякий случай пригнись. А вдруг конь понравится очень и придется не только смотреть на него? А если тайком идти – может и не придется никому отвечать ни на что. Не увидит никто потому что. Не будут же они спрашивать что-то у того, кого не видят вообще? Очень трудно увидеть смуглого цыгана черной ночью. Если он не улыбается».
Люца улыбнулся, и луна заиграла на золотозубой улыбке цыгана.

«А если вообще ползком? — продолжил думать Люца. – Совсем меня видно не будет. Только если близко кто-то подойдет, увидеть сможет. И то могут и не увидеть. Подумают, что тряпка валяется какая-то. Большая такая тряпка. И ошибутся! Потому что Люца – не тряпка. Люца за конем идет ночью. Посмотреть хотя бы. Ну или не просто посмотреть».

Люца выполз на пригорок и от увиденного ахнул. В лунном свете паслись несколько стреноженных коней. Чуть подалее горел костер и слышался чей-то могучий храп.
«Сторож. Заснул бедный. В ночное вышел и заснул. Уставший наверное, — сочувственно думал Люца, подползая к лошадям. – Пахали, наверное, весь день. Устал вот и спит. Крепко так спит… Когда Паша моя так храпит – ее разбудить невозможно. Хоть танцуй на ней – не проснется. А утром проснется – а коня одного не хватает. Ругать наверное будут беднягу. Коня проспал – шутка ли. Вот этого, например, проспал» .

Люца с нежностью посмотрел на крайнего коня и пополз к нему.
«Этому точно надоело у крестьян жить. Видишь как грустно смотрит… Он, наверное, сейчас вспоминает как жеребнком скакал за табором. Как продали его потом. Как пахать заставляли. Глаза какие грустные у него. В них луна купается… Подползу и в глаза посмотрю коню. И станет понятно сразу – мой он или не мой».
Конь испуганно фыркнул и отшатнулся, когда рядом с ним, как из под земли вырос Люца.
— Тихо, тихо, мой хороший, – прошептал Люца и обезоруживающе улыбнулся коню. – Вот смотри, что у меня есть…
Он достал из кармана краюху хлеба.
— Вот. Тебе нес специально, – зашептал Люца. – Ешь, ешь. Ешь и пойдем. На волю пойдем вдвоем. Я и ты. Будем вместе ходить повсюду. Ты с кибиткой, а я рядом. А в кибитке – семья. А когда устанешь – будем отдыхать. Я тебе песни петь буду.

Люца перерезал веревки, которыми был стреножен конь и тихонечко повел его к высоким кустам в ложбине. Конь тихо шел за Люцой и благодарно тыкался мордой ему в плечо.
— Я назову тебя Орликом, – прошептал Люца коню, когда они обогнули пригорок. – Вот только посмотрю, как ты скачешь, и назову.
Люца вскочил на коня, и конь рванул по нескошенному лугу с неимоверной быстротой.
— Йййииииххххааа!! – восторженно закричал Люца. – Давай, Орлик! Давай! Ветер нас боится!!…

…К самому рассвету Люца с Орликом вернулись к кибитке. Семья уже бодрствовала. Все проснулись и с интересом рассматривали что-то.
— Огого, семья!! — гордо закричал Люца и пустил Орлика вскачь. – Смотри, кто к вам едет!
Семья не обернулась на крик. Не обернулись они и тогда, когда Люца подскакал к ним.
— Да что с вами, а? – спросил Люца подходя ко всем.
— Ай-ай-ай-ай!!! – заголосила Паша показывая на стоящую на кирпичах кибитку. – Ты где ходишь, недоразумение?!! У нас колеса украли, а он где-то ходит!! Тоже мне сторож!! Что ты за мужчина, а?!